Для меня стихи вообще – стоят выше наук и любой отдельно взятой религии. Поэтому я и планирую написать критику на «Вино мистики». В этой статье, я постараюсь описать свой взгляд на сущность рубаи. Из-за недостатка времени я не буду подкреплять свои утверждения цитатами, но постараюсь сделать это в течение ближайшей недели.
Дмитрий Бурба в водной статье «От переводчика» к книге «Вино мистики» на с. 8 верно замечает, что «к образу запретного у мусульман хмельного напитка обращались исламские поэты задолго до Хайяма». Для иллюстрации скрытого символизма Дмитрий Бурба приводит в качестве примера отрывок из поэмы Абу Нуваса (756-813). С моей точки зрения, это не лучший пример. Дело в том, что подобную идею давно высказал украинский востоковед Агафангел Ефимович Крымский в трёхтомной «Истории Персии». Она публиковалась с 1909 по 1917 год. В Ленинке она находится разрозненно в виде выпусков. Ксерокопии интересных мест у меня где-то лежат. Он посвящает этой идее пару страниц, на которых, по сути, идёт дальше Дмитрия Бурбы и обосновывает идею смысловой омонимичности образа хмельного напитка, т. е. правомерность и прямого, и подразумеваемого смыслов. И приводит краткие и показательные примеры. Помню, где-то рядом Крымский приводил шикарное двустишие типа:
Я хотел бы быть песней,
Чтобы целовать тебя в губы,
Когда ты будешь её петь.
Так я запомнил, точные цитаты я приведу, когда найду ксерокопии.
Однако Дмитрий Бурба коснулся и другого интересного вопроса – языковой омонимичности «пьянства». В сноске на странице 51 «Вина мистики» Дмитрий Бурба пишет:
«Питейное заведение Хайям чаще всего называл харабатом («трущобами, развалинами»; это же слово он использовал для обозначения места моления суфиев и зороастрийцев. Двусмысленность термина («питейный храм») в определенной степени отражает перевод Игоря Голубева:
Гуляка! – звонкий зов я слышу по утрам. –
Оставь безумный мир! Беги в питейный храм!
Скорей, пока вино доступно в полной мере,
Пока не налили по полной мере нам».
Так можно прийти к мысли, что образы рубаи рождаются на перекрёстке омонимии смысловой и языковой. И поэтому они и о вине, и о Высшем, и не о вине, и не о Высшем. Ошибка большинства критиков и исследователей Хайямиады, на мой взгляд, именно в определённости позиции.
Вероятно, именно неопределённость позиции должна представлять огромную и неодолимую сложность для переводчиков. В области хайку Конрад даже предлагал двойной перевод. Величко (и не он один), вероятно, чувствуя расходящиеся образы переводил рубаи «длинными» стихами. Это легче понять, если вспомнить аналогичный пример с лягушкой Басё. Сначала мы прыгаем на дно стиха, проходя через одни значения слов: старопрудие-и одновременно-распрыгавшиеся лягушки-звук воды, а потом, как бы выныриваем по другим значениям тех же слов: всплеск-лягушка, прыгающая в воду-о!-пруд. И нет определённости что важнее лягушка, благодаря которой, мы увидели пруд, или пруд, на который мы бы и не посмотрели, если бы не звук воды. Можно ли вообще эту миниатюру столь же изящно передать на русском? Каждый язык силён в руках мастеров. И у нас есть сильные стороны.
Итак, на мой взгляд, сочинитель рубаи должен пройти по канату так, чтобы не упасть ни в сторону примитивизма, ни в сторону заумствований, но так, чтобы чувствовалась и та, и другая ипостась.
Нужно открыть русскую омонимию образов, работающих сразу на четыре стороны. Образы должны быть — ясными и простыми, туманными и Божественными, ни теми, и не другими, и с точки зрения языка – ёмкими.
В чём я вижу неприятную особенность рубаи для большинства авторов? Большинство людей имеют «ясный» взгляд на вещи и могут определить «что такое хорошо, и что такое плохо». Например, «не убий», «не укради» и т. д. Переход на взгляд: «убий-неубий», «укради-неукради» и т. д. сродни смене религии.
Мне, как судье, тоже чрезвычайно трудно, так как я понимаю, что хорошие рубаи выберет Время, а никак не Игорь Шевченко. Поэтому заранее прошу прощения у корифеев будущего, что не увидел и не оценил.
Жаль, что не нашёл цитат А. Крымского, но в ближайшее время их найду и приведу здесь……………………………………………………………………………………………
Примеры А. Крымского древних персидских стихов о вине.
В 1-о томе «Истории Персии и её литературы» (№ 2, с. 176) А. Крымский приводит отрывки из стихов первого классического поэта Персии – Рудегия (ум. примерно в 954 г):
1
Увы! этот мiръ – ветеръ и облако.
Подай же сюда вина, и – будь, что будет!
2
Словно сердоликъ – красно вино! Кто взглянетъ,
Решитъ, что это и есть растопленный сердоликъ.
На странице 181 А. Крымский приводит стихи другого классика Дакыкыя (убит около 977 г):
– Дакыкый четыре вещи выбралъ
Изъ всего мiра, хороши ли оне или плохи – все равно:
Рубиновыя уста, стонущую мелодiю лютни,
Кроваво-красное вино и религiю Зороастра
Наконец, выдержка из третьего тома «Истории Персии и её литературы» (№№ 1-2, с. 104) А. Крымского:
«… подъ влiянiемъ суфiйства вполне привился въ Персiи обычай – писать даже о подлинной любви и о подлинномъ веселье въ такой форме, которую, по желанiю, можно было бы истолковать мистически. И обратно: мистическiе поэты, желая, чтобы ихъ прозведенiя нравились светски настроеннымъ меценатамъ, старались писать реально и не строили очень насильственныхъ аллегорiй.
Следствiемъ такого обычая явилось то, что мы теперь часто не можемъ определить, какъ надо понимать того или другого поэта…»
«31» мая 2014 г Игорь Шевченко
г. Дубна
О сущности рубаи – 2
Горы растут с вершин
«Праведы»
Спешу сообщить, что цитаты я нашёл. На всякий случай продублирую важнейшую:
«… подъ влiянiемъ суфiйства вполне привился въ Персiи обычай – писать даже о подлинной любви и о подлинномъ веселье въ такой форме, которую, по желанiю, можно было бы истолковать мистически. И обратно: мистическiе поэты, желая, чтобы ихъ прозведенiя нравились светски настроеннымъ меценатамъ, старались писать реально и не строили очень насильственныхъ аллегорiй.
Следствiемъ такого обычая явилось то, что мы теперь часто не можемъ определить, какъ надо понимать того или другого поэта…»
А. Крымский, «История Персии и её литературы», т. III, №№ 1-2, с. 104
Теперь я могу продолжить мысль. Но сначала сделаем отступление и зададимся вопросом: почему горы растут с вершин? Ведь очевидно, что горы возникают снизу. Так ли это?
Расскажу, как я создавал гору Хайяма. В детстве и юности я читал всё, что попадалось на глаза. Сначала мне, думаю, как и многим другим, запало в память четверостишие Омара Хайяма:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно не мало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Я стал собирать книги с четверостишиями. Собрал гору. Но выяснилось, что четверостишия эти не самого Омара Хайяма, а переводчика — Осипа Румера. Первую гору пришлось развалить.
Начал собирать книги с переводами Осипа Румера: вырезал, наклеивал, переписывал. Набрал гору. Но выяснилось, что хотя переводчик и один, каждое издательство трактует его переводы по-своему: точки, тире, запятые и слова у одного и того же перевода порой менялись в одной книге. Значит истина не в издательствах и не в составителях. Вторую гору пришлось развалить.
Истину я решил искать в старых прижизненных изданиях. И я откопал книгу 1935 года. Но и древность книг не так близка к истине. Мне стало понятно, что лучше всего иметь последнюю прижизненную редакцию переводчика. Поэтому я сломал третью гору.
И приобрёл книгу 1938 года Осипа Румера. Но мне попался чёрный пенни – двухтомник 1959 года с подстрочником. И я снова сильно разочаровался, так как понял, что Румер отходил от подстрочника. Пришлось сломать четвёртую гору.
Теперь я стал собирать всех переводчиков и выбирать лучшего. И собралась гора большая-пребольшая. Но выяснилось, что тёмным местом является принадлежность стихов Омару Хайяму, и подстрочник даёт лишь психологическую уверенность авторства.
Выясняется, что нужно ломать и эту, пятую, горе-гору. Единственный шанс понять поэзию Омара Хайяма – проникнуть в суть жанра.
Значит, действительно, горы растут с вершин.
«4» июня 2014 г Игорь Шевченко
г. Дубна
О сущности рубаи — 3
- Красный флажок мистики
Да, поэзия, как и всё в жизни, мистична. Но человеку не позволено знать сокровенного. Утверждать и проповедовать что-либо опасно. Ведь какой бы ты ни был Посвящённый, ты всё равно остаёшься лишь человеком в мире Духов. Горький опыт Гоголя весьма показателен. Опасно рассуждать на мистические темы. Во-первых, можно легко нарваться на противоположные бездоказательные рассуждения, во-вторых, почти наверняка можно оказаться неправым с точки зрения Высшего или другого ВЫсшего, или третьего…
В качестве примера, на свой страх и риск, попробую разбить один из доводов, который является краеугольным камнем восточных религий, мистического комментатора рубаи Хайяма-Фитцджеральда индийского святого Парамахамсы Йогананды. Речь идёт о книге «Вино мистики» (К.: «София»; М.: ИД «София», 2003) в переводе с английского Дмитрия Бурбы.
1
«…постарайтесь прожить краткую земную жизнь так, чтобы обрести в богопознании свободу, прерывающую цепь перевоплощений души и несущую с собой избавление от несчастий». (с. 54)
2
«Таким духовно развитым душам больше нет нужды возвращаться на землю. После разрушения своей телесной оболочки они сознательно и радостно входят в вечную Бесконечность». (с. 64)
3
«Не поддаваясь мирским соблазнам, он ищет истинной Реальности и входит в безбрежность Вечной Удовлетворенности». (с. 77)
И т. д. и т. д. Хочется спросить, а скучно не будет в море «Вечной Удовлетворенности»? Но главное другое. Надеюсь, индийцы признают Христа. И, нужно думать, что его Душа явно из Высшего Мира. Но не явилась «радость вечной Бесконечности» целью Христа, раз он вновь воплотился на Земле.
Что-то, воля Ваша, не складывается эта теория.
Можно было бы разбивать положение за положением великого индийца, но тема эта болезненная, да и хотел автор как лучше. Больше я не буду возвращаться к этой книге. Главное, мы наблюдаем – уязвимость мистики, как только она освобождается от примесей. Иначе говоря, складывается впечатление, что мистика плохо чувствует себя в чистом виде.
- Необузданность материализма
Наоборот, материализм чувствует себя превосходно. Любовью строить горы снизу проникнуто большинство первых порывов. И по большому счёту, мы все материалисты, так как Истины не знает никто, и забраться на самую высокую гору нам, вероятно, не дано.
Ярким примером материалистического взгляда на творчество Хайяма мне представляется вступительная статья А. Болотникова к книге 1935 года («Омар Хайям Робайят», переводы О. Румера, В. Тардова, Л. Н. и К. Чайкина, Л. : Academia), которая так и называется «Материализм Хайяма».
1
«Одна из ярких черт мировоззрения Хайяма – его атеизм. Не простая антирелигиозность, направленная против исламской ортодоксии, против Корана и мулл, а именно атеизм, как полное отрицание всякого божества». (с. 12-13)
2
«Во всяком случае, ни атеизм, ни материализм Хайяма не подлежат никакому сомнению. Трактовать его четверостишия в переносном, мистическом смысле можно, только явно извращая (что особенно легко делается при переводах) смысл, ставя [«c ног» — ИШ] на голову всю его теоретико-познавательную установку». (с. 13-14)
3
«Начать хотя бы с того, что, вопреки коренной доктрине суфиев, Хайям определяет человека не как эманацию божества, а как простой прах». (с. 16)
4
«При этом кристальная прозрачность смысла его четверостиший, их непосредственная образность исключают всякий намек на какое бы то ни было переносное толкование». (с. 19)
5
«Возьмите хмеля, золотите миг», — советует Хайям…» (с. 29)
Эта статья – высшая похвала поэзии Хайяма. Найдётся ли ещё поэт, творчество которого, признают своим материалисты и святые.
III. Эзопова точка Хайяма
Хайям занимался кубическими уравнениями и достиг определённых результатов. Тарталья, спустя полтысячи лет, также достиг результатов. Он выиграл конкурс на звание профессора, решив публично в уме десяток кубических уравнений. Решал он их в уме, так как боялся открыть страшную тайну церковникам. Можно предположить, что эту тайну знал и Хайям. Так как наша церковь уже признала даже шахматы (а лет через тысячу, надеюсь, признает и покер), то можно ещё раз озвучить этот парадокс:
чтобы получить даже действительные корни нужно извлечь корень из отрицательного числа. Иными словами, тот мир и этот – переплетены.
Земная учёность Хайяма обязывала писать научные работы на языке завоевателей – арабском. Мусульманство – также религия завоевателей.
Мне представляется, что сущностью желаний Хайяма было стремление к свободе. Эзоп предпочёл умереть свободным человеком, чем жить рабом. Хайям – максимальную духовную свободу за счёт предельной минимизации образов, концентрации в них символизма, отражения стихий и коловращения, а также языковой и даже двуязыковой омонимии. Пример последней приводят Р. М. Алиев и М. Н. О. Османов во второй части книги «Омар Хаййам Рубаййат» (М.: Изд. Восточной литературы, АН СССР, Институт востоковедения, 1959, с. 88): «В Коране это слово употреблено в значении «благодать», а на фарси <…> означает «вино полезно». Пример прямого и переносного значений Р. М. Алиева и М. Н. О. Османова: «слово <…> в прямом смысле – чаша, кубок и в переносном – чаша головы, человеческая голова, человек» (с. 88). Кстати, меня давно преследует ощущение, слово «вино» русская омонимия не поддерживает. Например – «вина», «о вине».
Смысл уплотнения образов и языка был ещё и в том, чтобы избежать слабости афоризма: плоскую мысль можно нейтрализовать противоположной, внешне не менее убедительной.
Мысль в рубаи подобна увеличенной боксёрской перчатке. Её даже если и вынут, то ничего кроме улыбки она не вызовет. Т. е. эффект объёмности убивает обиду и негатив слов.
Таким образом, главный закон рубаи я сформулировал бы так:
ЦЕЛЬ РУБАИ – СВОБОДА МЫСЛИ
которая обеспечивается
УСТОЙЧИВОЙ ОБЪЁМНОЙ И ФРАКТАЛЬНОЙ
системой образов
Расшифровка отнимет у меня много времени. Но вкратце:
«устойчивой» — значит, без «заваливания» в материализм или конкретную религию;
«фрактальной» — т. е. применимой к видимому, осязаемому миру и Высшему.
Это, конечно, не гора, но пусть крыльцо, с которого я смотрю на рубаи.
«5» июня 2014 г Игорь Шевченко
г. Дубна